Данте, Гин. Кабинет Хакару Гина

Некоторое удивление, которое можно было заметить на лице Агнца, было достаточным для удовлетворения самолюбия норвежца, до этого несколько… разочарованным собственным согласием. По крайней мере, настолько быстрым и легким. Хотя, по сути, на все могут быть предъявлены свои оправдания, свои мотивы и пояснения, которые, впрочем, вряд ли были интересны кому-либо, кроме него самого.

Норвежец молча проверил свои карманы на наличие всего, что ему необходимо, и качнул головой, внимательно и чуть с ленцой посмотрев на Гина. Итак, они шли в какой-то явно японский ресторан, в котором можно будет побеседовать тет-а-тет очень удачно. Единственным минусом, пожалуй, было исключительно традиционное меню, к которому Данте особой любви не питал. Он предпочитал европейскую кухню, даже и не собираясь заставлять себя есть палочками… Ну и что это такое? Выглядит глупо ведь: две маленькие палочки, которыми нужно пытаться собрать рисинки, гоняя их по всей тарелке.

На секретаршу Данте даже не обратил внимания, выходя из кабинета и направляясь к выходу из здания, чтобы на мгновение за мереть уже снаружи на пороге, закуривая и кидая взгляд на свою машину, стоявшую на парковке. Впрочем, Гин ожиданий не оправдал, направился на улице, даже не собираясь озаботиться наличием транспорта. Конечно, норвежец привык практически везде добираться на своей малышке, но… он мог прекрасно обойтись и без этого, в принципе. Легкие шаги, руки в карманы и спокойный, даже немного рассеянный взгляд, скользивший по прохожим – сейчас не нужно было даже разговаривать, да и желания не было особого. Кажется, они еще успеют наговорить, пока будут сидеть в этом ресторане.

Честно говоря, норвежец уже успел пару раз пожалеть о том, что он согласился на этот разговор: предчувствие редко его обманывало, а сейчас оно говорило о том, что не все чисто. Да и… как может быть чисто с Гином? Продуманный, он никогда не делает ничего того, что было бы ему выгодно настолько, что можно потерпеть некоторые неудобства, в которые можно было бы записать компанию бывшего Бойца. Хотя… вряд ли природного можно назвать так просто бывшим. А когда на горизонте показался ресторан, Данте качнул головой и выкинул сигарету, размышляя о том, насколько конфликтный разговор им предстоит в дальнейшем.

Легко поправив воротник рубашки, когда они уже разместились в зале, выбранном Гином, норвежец закурил и чуть откинулся назад, склоняя голову на бок и не отрывая спокойного взгляда от своего собеседника. Он был готов слушать все, что не касается чего-то личного, или же каких-то отсылок к их общему прошлому, которое, впрочем, хотелось бы забыть.

- Если думать логически, то общий мотив прослеживается, - задумчиво произнес Данте, выдыхая дым и прищуриваясь, - Причина смерти Тайрона неизвестна, о нападении на тебя подробностей я не знаю, а с начальником Научного департамента… он не получил помощь от Боевого, потому что пока неизвестно, что случилось с этой заявкой. Из-за этого случая можно подумать, что кто-то работает изнутри, - мужчина стряхнул пепел с сигареты в пепельницу, выглядя теперь еще более задумчиво и сосредоточенно. Наверное, можно было бы сказать, что он внутри почувствовал некоторое облегчение, что Агнец не стал заводить… лишних тем. По крайней мере, норвежец искренне на это надеялся.

Можно пропустить мимо ушей занудную реплику Гина, ведь, по сути, он лишь придирается к таким мелочам, на которых уж точно не стоит акцентировать внимание. Это удел Бойцов искать любые лазейки в приказах, извращать их и выворачивать наизнанку, чтобы сделать так, как выгодна самому, а не Агнцу. Даже порой можно слишком увлечься, извращая донельзя отношения, делая их даже, кажется, слишком страшными с точки зрения нормальности и ненормальности. Но это сейчас ведь не так важно, верно?

Пустой зал, ощущение полного одиночества и внимания со стороны собеседника. Вот уж что можно отметить про традиционные японские рестораны – это то, что нет ненужного и лишнего внимания со стороны персонала, обычно они очень ненавязчивы и даже незаметны, что так сильно ценится таким типом людей как Данте, или Гин. Они оба привыкли, что если занимаются делами, то никто не должен им мешать, чтобы можно было погрузиться в этом с головой. И, кажется, такой свойственно особенно начальнику аналитиков, который еще с молодости отличался особой трудоголичностью. По крайней мере, именно так это видел норвежец, чтобы весьма успешно этим пользоваться.

Дальше Данте лишь коротко кивнул, выслушивая Агнца и внимательно запоминая детали: сейчас он не говорил не по делу, как это зачастую у него бывало, а давал ценную информацию, которой у самого свежеиспеченного главы Боевого департамента не было. А это уже точно означало довольно пристальное внимание, которое будет уделено любому из слов, что произнесет его собеседник по данному делу.  Тем более что это непосредственно касалось их отдела, так что скрывать какие-то подробности было лишним, да и… Гин хоть и был довольно скрытен во многих аспектах своей жизни, но делал это вполне разумно и в меру, которую, впрочем, определял исключительно по собственным ощущениям.

- С одной стороны, может быть показатель профессионализма, насколько красиво совершен подлог, заставляющий думать о полном непрофессионализме, - задумчиво произнес норвежец, качнув головой и чуть потягиваясь, чтобы опустить взгляд на тлеющую в руках сигарету. Крохотный уголек притягивал внимание и, казалось, был значительно интересней внешне, чем красно-белый агнец, сидящий напротив. Но мысли все равно обращаются к нему, как бы не хотелось отвлечься, тем более что сейчас разговор происходит исключительно в рабочем режиме, не переходя на личности. И это уже тоже вполне себе радует. – Но так было бы, если бы в их распоряжении была полная информация, коей, как ты говоришь, не было, - теперь можно было поднять задумчивый взгляд вверх, чтобы встретиться с красными, проницательными глазами альбиноса, подавляя желание не смотреть. Но это ведь такая глупость, возвращение к прошлому, которое уже точно не вернуть. Некоторые могут пытаться, повернуть время вспять – и опять же, безумство и глупость. В одну реку не входишь дважды. – А значит, либо их информативная сеть работает лучше, чем наша… либо что это, и правда, простое совпадение.

Норвежец снова откинулся, поднимая взгляд к потолку, рассеянно и задумчиво рассматривая белесый дым и размышляя о ситуации, хотя тут… по сотому разу прогонять в голове эту ситуацию, замыливая почти до совершенно не информативной ряби, что не дает думать нормально и спокойно, требуя свежий взгляд на старую ситуацию. Для этого нужно сначала отвлечься ненадолго, чтобы потом вернуться с новыми силами и новыми мыслями, порой так необходимыми для разрешения сложившейся проблемы, или просто вопроса.

Данте отрицательно мотнул головой. Вот уж чего не знал точно, так это про охрану клуба. По крайней мере, ему об этом не докладывали – и опять забавно. Почему не докладывали? Несмотря на то что он был заместителем главы Боевого отдела и основная часть дел проходила через него, оставались еще какие-то то ли упущения, то ли предрассудки, что не позволяли по всем вопросам обращаться к гайдзину. Вполне логично, впрочем, хоть и не дает полной информации обо всем, что творится в департаменте, как и сейчас – у норвежца просто не хватает информации, чтобы полно ответить Гину.

Проследить ход мыслей Агнца был идеально просто. Так, словно он сразу раскрыл перед Данте все карты, показывая то, что лежит на душе. Это же до боли логично – то, что два дела точно висят на Боевом отделе, а третье может быть явно связано с ним… Да уж, очень забавно, если предполагать, что пост начальника может по странной случайности и стечению обстоятельств занять гайдзин – такого же даже и в страшном сне не приснится представителям длинных родословных страны Восходящего Солнца. Надо быть полным идиотом, чтобы не понять, на кого будут переведены стрелки, если что-то пойдет не так.

- Подозрительного на примете? – он повел плечами, коротко и прохладно усмехнувшись, после чего затушил сигарету в пепельнице, отрицательно качнул головой, - К сожалению, так сходу подозрительных кандидатур я назвать не могу, - теперь уже было трудно понять, то ли он говорит искренне серьезно, то ли насмехается. Гин явно не дурак, чтобы не понять, к чему привели эти намеки с его стороны. – А у тебя, как я понимаю, они имеются? – можно сложить руки перед собой, еще несколько секунд глядя на мужчину, а потом опустить взгляд на то, что им принесли. Нет, все-таки норвежец никогда не был отъявленным гурманом, чтобы всем сердцем обожать японскую еду.

Кивнув, норвежец внимательно слушал то, что говорил сейчас Гин. В принципе, он тоже был в какой-то мере прав. Совершенное нападение показывало истинную и полнейшую непрофессиональность в своей подготовке и организации, но именно такие бездарные нападения на тех, кто не так прост, могли казаться тончайшими и продуманнейшими. Как если бы могли пытаться отвлечь от чего-то слишком важного, слишком нужного – настолько бездарно все было выполнено. Более того, Гина совсем простым и безобидным вряд ли назовешь, несмотря на кажущуюся хрупкость, а это Данте запомнил и оценил еще с первой их встречи. Тем более… никто не имеет права недооценивать своего противника, если не желает быстро расстаться будь то со свободой, будь то просто со своей бесценной шкурой.

- Самый простой ответ говорит о нежелании проверять другие версии, - Данте хмыкнул и пожал плечами, не особо оценив то, с какой легкостью его собеседник отбросил предложенную версию. Возможно, в деле плетения интриг и паучьих сетей для ловли на живца он и был не особо умел, предпочитая идти зачастую напрямую, в лоб, однако в этом уж он слишком хорошо разбирался. Тем более по статусу положено, ведь основные боевые операции организации лежат на его широких плечах, а это уже что-то значит. Так что отбрасывать этот вариант было не просто глупо – это было неблагоразумно, если кого-то еще хоть волнует его шкура и то, что его окружает. Ведь так просто все потерять в один прекрасный миг, не так ли? – Впрочем… Ничто и никогда не является абсолютно верным, - если уж альбинос решил блеснуть своей эрудицией, то можно и ответить, но в режиме легкой насмешки, нисколько не относящейся к работе и делу, что они обсуждают. Скорее, легкая персональная насмешка, направленная исключительно на персону альбиноса, - Закон Старджона.

Имя антиквара ничего особенного не говорило, таких могут быть сотни, если не тысячи в таком густонаселенном городе, хотя… может быть, в их среде это было что-то вполне себе известное. А это значило, что если поднять информацию и хорошенько озаботиться, то можно найти что-то интересное, что могло бы пролить свет на данную ситуацию. Тем более если есть хоть малейшее предположение и возможность того, что антиквар работает на кого-то из конкурентов, то уж точно следует его проверить, быть значительно осторожнее, чем сейчас. Такие агенты весьма непросты, работать с ними нужно тонко и аккуратно, ведь зачастую там бывает двойное дно. Весьма неприятное двойное дно.

- Да, понял. – это дело будет нетрудным. Можно даже сейчас сделать один звонок, чтобы занялись делом с охранниками. Естественно, что лично он не поедет с ними разбираться, а поэтому нужно отдать приказ, об исполнении которого нужно будет озаботиться уже не ему. И тут, словно угадав мысли начальства, зазвонил его телефон. Данте качнул головой, чтобы снять трубку и молча выслушать все, что ему сказали, после чего заодно и отдал приказ об этом небольшом расследовании с охранниками, которое нужно было провести. Всю необходимую информацию о том, где их найти, можно было бы узнать у аналитиков. Заодно еще и сказал про некую «Лис Нейджи», чтобы быть в курсе и наготове, если появиться что-то не особо хорошее на горизонте. Во время разговора норвежец не отрывая прищуренного взгляда от Гина, а когда попрощался, то неторопливо закурил, откладывая телефон на стол рядом.

- В скором времени все будет сделано, - он кивнул, подтверждая свои действия и слова. Впрочем, он не выглядел сейчас как подчиненный, скорее, как компаньон, который говорит своему товарищу о том, насколько хорошо (или плохо) идут дела в их бизнесе. И потому нет никакой особой субординации, просто неплохие рабочие отношения.

А дальше норвежец прищурился, склонив голову на бок и с ленивым интересом рассматривая Агнца. Не нравится все это, ой как не нравится. Особенно фразы, которые сейчас по построению могут быть похожи на «Я тебя, конечно, люблю, но…» и дальше подставить все, что угодно от «мы не будем вместе» до «убью тебя прямо здесь лопатой». То есть, при всех заслугах перед отделом, как своим, так и другими, гайдзин оказывается недостаточно проверенным, которому можно доверять. Даже забавно, хотя, конечно, что еще можно было ожидать от традиционности во всех окружающих азиатах. Глупо было бы думать, что назначение на пост, который до этого не отдали бы гайдзину, пройдет настолько гладко… между ними.

Дальше… для дальнейшего нужна просто отличная реакция, чтобы вовремя напрячься и коротко выдохнуть, мысленно удовлетворенно кивнув, одобряя то, что щиты почти всегда подняты. В полной боевой готовности, если можно так было сказать. Норвежец замер, подчиняясь внезапному приказу, после чего опасно прищурился, держа пока руки на столе. Прикосновения к ключицам… раздражали. Потому что чувствуется чужая аура, чужая Сила, которая при любой, малейшей ошибке сломит, прожует и не подавится, как бы этого не желал Данте. И снова мир приобретает только два цвета, красный и белый, белый и красный. Вот такой мир-альбинос, где приказ тоже отдается красной болью в шее.

- Ты опять за старое, Uendelig? – Боец произнес прищурившись и негромко, не отрывая взгляда ледяных голубых глаз от красных глаз Агнца. Где-то на дне его сознания заворочался Зверь, напоминая о своем присутствии, тихо скаля белоснежные сахарные клыки. Все не так ведь просто, Агнец. Именно поэтому щиты были на максимуме, сейчас прочные и крепкие, не то что в их первую встречу. Пока еще можно держаться, даже несмотря на такую брешь в защите в виде Природного Имени. Данте качнул головой, выпрямляясь и отодвигаясь от пальцев Гина, обжигавших каким-то странным холодом, что отозвалось неприятной ноющей болью ослушания. Как давно этого не было, как давно он не ощущал этого острого конфликта… и так же медленно поднять руку с сигаретой, донося ее до губ и глядя в глаза Агнцу.

Все возвращается на круги своя, верно? История циклична. А потому все это уже когда-то было. Норвежец затянулся, чтобы так же медленно выдохнуть дым практически в лицо альбиноса, напряженный и сдержанный сейчас. Он чувствовал себя так, словно шел по тонкому краю, где нельзя сделать ни шаг вправо, ни шаг влево – иначе, провал.

- Я думал, история в прошлом тебя чему-то научила, reven. – произнести уже более хрипло, но уже с красноватыми отблесками на дне глаз. Тогда знакомство Гина со Зверем было смазанным, норвежец не позволил Агнцу узнать такие подробности, однако и сейчас спускать с цепи он не собирался. Просто теперь замереть, не давая возможности «захватчику» продвинуться дальше, чем он уже есть.

Uendelig (норв.) - Бесконечный
Reven (норв.) – лис.

- Скорее, ты решил, что можно войти в одну реку дважды. – норвежец откликнулся негромко и очень ровно, словно держал равновесие, идя по тонкой нити, с двух сторон от которой бездонные пропасти. Возможно, так и нужно было назвать всю ситуацию, что сейчас разворачивалась в этом глухом уголке тихой VIP-зоны. Пожалуй, когда обстановка настолько накалилась, что ее можно почти физически почувствовать, то ни один человек сейчас не рискнет сюда зайти – просто из-за недобрых ощущений, чисто интуитивно. По крайней мере, никакой нормальный человек не стал бы вмешиваться в личные разборки двух мужчин, сидящих друг напротив друга и не отрывающих друг от друга взглядов.

- Мне казалось, что ты учишься на своих ошибках, reven. Цикличность выходит на новый уровень, а ты же пользуешься старыми методами, - короткая и жесткая усмешка на губах, а на дне голубых глаз отблеск красных искр внутреннего Зверя, явно недовольного складывающейся ситуацией. Свободолюбивый, он не желал снова чувствовать на своей шее ошейник. Подразумевает ли он безропотное подчинение, исполнение воли того, кто сможет назвать себя хозяином? Нет, такому не быть, как бы Гин не старался, и он это прекрасно знает.

Теперь можно промолчать, сверкнув острым взглядом, но внутри же напрягаясь. Стены, эти стены щитов сейчас отгораживали норвежца от внешнего мира, от любых чужих силовых воздействий на собственную персону. Так говорило ли это о том, что Гину придется постараться, чтобы подчинить себе своего Природного Бойца, вновь не желавшего становиться в Связь. Точнее, Агнец даже не спрашивал его о желаниях, он лишь действовал так, как ему хочется, как ему выгодно, как ему удобно… и в этом допускал ошибку. Вновь. Неужели ему так нравится наступать на одни и те же грабли, а ведь опыт, настолько большой, должен был уже подсказать ему то, как правильно поступать в таких ситуациях.

Впрочем, моральная и этическая составляющие не были тем, что было интересно Данте, тогда как само силовое воздействие было его главной проблемой. Можно было примерно рассчитать, сколько времени потребуется, как долго получится сопротивляться. Нет, он никогда не был фаталистом, но все-таки что-то внутри него говорило о безнадежности всей данной компании. Неужели он стал настолько пессимистичен? Или это такой глухой реализм, который не дает даже задуматься о проблеске надежды. Самообман, верно? Надежда – глупое чувство.

Медленно выдохнув, норвежец повел плечами и коротко хмыкнул, даже не пошевелившись. Он не собирался вставать и уходить, лишь чуть выпрямился, но, видимо, Гин подумал несколько иначе. Убегать? Убегать глупо, господа. Лучше встретить все лицом к лицу, глядя этой «опасности» прямо в глаза. В эти красные, прищуренные глаза. И поэтому Данте снова медленно затянулся, рассеянно отводя взгляд и глядя куда-то в сторону, словно не было этого личного силового конфликта, словно он не держал сейчас оборону и не чувствовал сжимающийся на шее силовой ошейник.

- Забавно, правда, Uendelig? – внезапно задумчиво произнес Боец, все еще сохраняя полную концентрацию и возможность сопротивляться, несмотря на легкое ощущение удушья и тонкую, резкую боль в Имени на шее, скрытом под высоким воротом рубашки, - Столько времени прошло, а твои методы никак не изменились. А по времени? В этот раз тебя хватит не на шесть месяцев, а на год? – в голосе нескрываемая насмешка и ироничный вызов, но глаза остаются равнодушными, ледяными. Лишь только на краю сознания слышно глухое ворчание Зверя, который не желает быть подчиненным, которому не нравится тот ошейник шипами внутрь, что пытается сомкнуться на шее. Неприятно, напрягает.

Можно даже лениво потянуться, не теряя, однако концентрации, и легко огладить кончиками пальцев левой руки кобуру, в которой покоится верная Беретта. Но нет, конечно. Он не настолько глуп и вспыльчив, чтобы открывать огонь в ресторане, где это совсем не нужно, хотя… Если уж история циклична, то почему бы не сделать финальные мазки, которые тогда придали особую четкость всей картине. А потому уже через секунду в висок Агнца упирается дуло пистолета в не дрогнувшей руке Бойца.

- История слишком циклична, верно, faen? – левая бровь поднимается вверх, а все тело напряжено от ноющей боли сопротивления, но на это пока даже не стоило обращать внимания. Лишь насмешка на дне голубых глаз, да приподнявшийся уголок губы. Вот только теперь прошлых ошибок норвежец совершать не будет, правда? Самоуверенность не стоит того, чтобы в очередной раз переиграть самого себя, как… тогда. Давно. Быть пойманным на собственной глупости и самоуверенности зачастую ущемляет гордость. – Ты допускаешь слишком много ошибок, – холодно и ровно, а по его внешнему виду трудно понять, выстрелит он или нет. Хорошо, что вокруг пусто, что никто не видит и не является молчаливым свидетелем. Можно даже похвалить традиционность персонала, который не привык быть слишком навязчивым, мешать своим посетителем ненужным вниманием.

Faen (норв.) – черт

Ох, эти собственнические речи заставляют поджать губы и сверкнуть холодным взглядом, словно лезвием клинка. Все Агнцы одинаковы в стремлении сделать из своих Бойцов послушных собачек, которые принадлежат лишь им одним. Так и Гин желал, чтобы Данте был только его. К сожалению, к его сожалению, норвежец с этим был не согласен. Принадлежать кому-то… как это некрасиво. У каждого человека есть свободный выбор, который никак не может быть подавлен наличием Агнца, которого… по сути, его нужно лишь защищать. Этого должно быть достаточно, быть неким телохранителем, который не позволит ни малейшему вреду быть причиненным мужчине, но… не больше. Он не становится ни послушным псом, хоть раньше Данте и можно было назвать цепным псом организации. И не становится он верным слугой, готовым исполнять любой каприз своего Агнца.

- У каждого в жизни есть свои ошибки, о которых… долго жалеешь, - в голосе теперь уже нескрываемая холодная насмешка. А зачем скрывать то, что можно почувствовать и в самой атмосфере, напряженной, нервной. Казалось, воздух между мужчинами скоро будет потрескивать от электричества, от разрядов и бесцветных искр, что проскакивают, когда взгляды Бесконечных встречаются.

Мир сейчас бело-красный. Красно-белый. Белые больничные стены и красная кровь на шее. Красные глаза и белая кожа. Казалось, это походит на некоторое преследование, когда стоят постоянно над душой, заставляя нервно озираться и быть всегда готовым к самому худшему. Пессимист? Нет. Реалист. Это реальность, господа. Такая неприятная красно-белая реальность, что светится на дне глаз Гина и отражается в глазах Данте.

Шею тянет, тянет очень неприятно. Кажется, через какое-то время он начнет задыхаться, но это лишь только ощущение. Сзади, на шее, волоски становятся дыбом, а по спине бегут мурашки. Каким бы сильным он себя не позиционировал, насколько хорошо бы он не умел убивать и защищаться… была единственная брешь в его монолитной защите. Это зашитое много лет назад Имя на шее, частично изуродованное его же рукой.

Норвежец помнил ту ситуацию так, словно она была вчера. Те белоснежные стены больницы, большое зеркало в туалете и хриплое дыхание. Он попал нитью в игольное ушко с первого раза, хотя казалось, что руки будут дрожать из-за испытываемых ощущений. Кожаная лента ошейника, скользкая от крови, полетела на пол, а взгляд не отрывался от четких, словно сделанных лезвием бритвы, росчерков проявлявшегося на шее Имени. Тогда трезвый разум на пару со светлым умом отправились в отпуск, далеко и надолго. Там, в зеркале… можно было в отражении поймать красный взгляд со дна равнодушных голубых глаз. Вот, кто руководил тогда рваными действиями норвежца, его Зверь. Недовольный, скалившийся, он направлял его. И стежок за стежком, шаг за шагом, иголка в ловких руках сверкает маленькой змейкой, соединяя края кожи. А взгляд медленно опустился на окровавленные пальцы, можно лишь усилием воли не дать себе облизнуться так, как делает это Зверь. Норвежец тогда отстраненно думал о том, что это то же самое, как и зашивать рубашку. Аккуратные, ровные стежки, сводящие края вместе. И сам Данте – бледный, как смерть, шипящий сквозь зубы от боли, огненными волнами расходящейся от шеи. Закушенная губа и безумный отблеск глаз в отражении. Воображение подсовывает и темный силуэт за спиной, похожий на силуэт какого-то то ли волка, то ли пса, а когда обернулся – никого не было. Естественно, никого. Здесь его точно не будет. И помнит то, как случайный больной рухнул у входа в туалет, едва только открыв дверь. Конечно, увидеть такое зрелище в больнице: окровавленные пальцы и шея, тонкая игла, безумный взгляд и напряженные плечи. Тогда… тогда он совершал слишком много безумных вещей.

А теперь… Агнец молодец. Он пришел к иному выводу, выучив все-таки уроки, которые ему требовалось выучить, чтобы иметь власть над своим Бойцом. Припрятав до поры, до времени козырь в рукаве, сейчас он жестом фокусника предъявил его, заставляя Данте сначала замереть, пусть и палец еле заметно дрогнул на курке, а потом и чуть отвести руку в сторону, поддаваясь хватке на запястье.

По сути, Данте не был слишком глуп и наивен, чтобы без толку палить в ресторане из пушки. Скорее, данные действия были для той самой цикличности, о которой они говорили. Тогда холодный металл тоже обжигал висок Агнца, вот только был он ближе к смерти, чем сейчас. И если бы не самоуверенность Данте тогда, то была вероятность, что у Лунных Волков не было бы такого милого главы аналитического отдела. А сейчас… скорее, ленивая инсценировка, как у жонглера опасными предметами, который и не желает никого калечить своими действиями. И сейчас… он лишь отдавал дань прошлому. Тем более, не зря же он был одним из лучших боевиков отдела, норвежец не стал бы стрелять без глушителя  в таком месте, а прикручивать его он даже и не думал. А значит… и без этого Агнец был в полной безопасности.

- Браво. – на губах усмешка, когда Данте почувствовал легкий укол в шею. На мгновение обожгло холодом, и теперь оставалось только догадываться, что за дрянь ему ввел Агнец. Впрочем… гадать долго не пришлось, потому что уже через несколько секунд он ощутил, что не властен над своим телом, потерявшим любую возможность двинуться с места. Ради интереса попробовав пошевелить рукой с пистолетом, норвежец чуть скептически хмыкнул, потому что попытка оказалась безуспешной, - Браво. – можно было повторить еще раз, поднимая взгляд прищуренных глаз на Гина.

Он ненавидел чувствовать себя беспомощным, особенно настолько, когда его тело было парализовано. Оставалось надеяться, что эффект от этой дряни пройдет довольно быстро, а так же частично радоваться, что на силовые центры она нисколько не повлияла, позволяя в той же мере удерживать щиты, не давая Агнцу полной власти над Бойцом. Медленно и спокойно дыша, он проверил все тело на предмет возможности движения, определив, что мог лишь моргать, дышать и говорить. С трудом, но мог говорить. Впрочем… Гина он уже похвалил, так что больше сказать ему было нечего.

Данте терпеть не мог бессилия и беспомощности. Иначе эту ситуацию невозможно было и назвать, когда тело не слушается, как и не будет слушаться в течение еще некоторого промежутка времени. Неприятно, правда? Тем более что напротив сидит тот, перед которым почувствовать себя беспомощным подобно если не смерти, то опасности. Хотя, может быть, кому-то иному, но не норвежцу. Ему лишь – удар по гордости, пусть и оставался он уверен в себе. Лис не будет причинять ему вреда, не совместимого с его понятиями. Ведь для него это словно вредить… своей вещи, верно? Поэтому даже в таком состоянии Данте ощущал себя в полной безопасности.

Красивая игра, забавная игра, где был выверен каждый ход с точностью до мелочей, четко просчитаны возможности и шансы, а случайностям места не было. О таком развитии событий норвежец, впрочем, и не думал. Он вообще не задумывался о том, что произойдет дальше, хотя теперь все четче и четче видел дальнейшее развитие событий. Да, хорошему настроению это не способствовало, поэтому он лишь прищурился – одно из действий, которое пока ему удавалось делать – и задумчиво опустил взгляд вниз, на стол.

Официантка довольно проницательна, хотя на ее бы месте Данте не стал бы вмешиваться ни в коем случае, даже какими-то лишними и малозначительными словами. Возможно, потому что ситуация была похожа на путешествие в горах. Забавно, правда? Любой, даже самый незначительный шум – а действия или неосторожные слова попадали под эту категорию – могли бы спровоцировать сход лавины. Лавины снега, что погребет под собой, не давая даже вздохнуть, не давая расправиться и продолжать жить. По крайней мере, продолжать жить так, как этого могло хотеться.

С серьезностью и какой-то отстраненной сосредоточенностью, Данте пробовал пошевелить мизинцем левой руки, сконцентрировавшись на этом малозначительном действии. Как отвратительно было ощущать себя настолько беспомощным в физическом плане, когда движения – настолько привычно, ведь в обычной жизни никто этому не придает особого значения. Да и… разве нужно придавать значения каким-то мелким движениям вроде: чуть качнуть головой, махнуть рукой или же… пошевелить пальцем. Да, это неприятно, заставляет внутри подниматься глухое раздражение, такое же ледяное, как и взгляд голубых глаз. Наверное, такого цвета, чистого и холодного, ледники в горах. Там, куда людям не добраться без специального снаряжения, как и не добраться обычно людям до того, что может твориться внутри у норвежца. Остается только догадываться, верно?

Внутри появилось легкое желание закурить, но это невозможно, увы. И это больше всего сейчас раздражает, отчего ощущение беспомощности перед Агнцем уходит на задний план, словно происходит некое изменение приоритетов. Данте привык курить тогда, когда захочет это, а потому такая мелочь перерастает в проблему, захватывающую мысли. Совершенно отстранившись от ситуации и разворачивавшихся событий тут, он задумчиво представил себе, как медленно и спокойно дотягивается до пачки, лежавшей в такой обманчивой близости на столе, и вытаскивает оттуда сигарету, пахнущую дорогим табаком. Впрочем, этот запах уже настолько привычный, что на него и не получается обращать особого внимания. А потом маленький огонек на дешевой зажигалке синего цвета, и вот на конце сигареты появляется уголек, позволяющий затянуться дымом и потом его же медленно выдохнуть. Но, увы, это все могло произойти лишь в голове, хотя и даже само представление процесса принесло безмолвное удовлетворение и спокойствие.

- Похоже на издевку, reven, - Боец задумчиво откликнулся, поднимая глаза на Гина. Говорить было несколько трудно, но он делал это медленно и спокойно, как если бы ничего не мешало, – Ты мог бы со мной сначала поговорить, а потом вмешиваться в личное пространство. Я бы даже тебя выслушал, – никакого упрека в этом не было, лишь констатация факта, однако… в какой-то мере можно было посчитать за безмолвный укор на интуитивном уровне, даже несмотря на то, что такой смысл норвежец в свою фразу не вкладывал, - И возможно, получилось бы даже поговорить мирно. – Гин должен был знать, что Данте не будет агрессивен, если сначала с ним оговорить все, а потом уже, придя к какому-то соглашению, действовать. Хотя… его можно было понять. Вспоминая их прошлое взаимодействие, грех было не перестраховаться и не попытаться обыграть… соперника? Наверное, это было бы не самое удачное слово, но в этом противостоянии их трудно было назвать как-то иначе.

На определенных правах? Для норвежца это сейчас прозвучало смешно. И можно было бы даже рассмеяться в лицо Гину, однако это не было в черте характера Бойца, поэтому он лишь беззвучно фыркнул, но ничего не сказал, не отрывая взгляда от красных глаз Агнца. Он был сейчас похож на человека, который пытается договориться о мирном сотрудничестве со своим соперником, после того как попытался на него напасть, а теперь удерживал пистолет у его виска. Как-то… по-детски глупо смотрелось, но… опасности это нисколько не уменьшало. Наоборот, лишь только увеличивало пропорционально сумасбродности и собственническим чертам характера красно-белого лиса.

- Твоя «искренность» никогда не внушала мне особого доверия, - спокойно произнес норвежец, жалея, что не может даже качнуть головой, не говоря уже о сотне других мелких движений, которые обычно человек делает во время разговора, даже не обращая на это внимание. А теперь это слишком явно заметно, слишком четко, слишком… нервирует. Это ощущение беспомощности маячит на границе сознания, все время раздражая какие-то нервные окончания, не только заставляя чувствовать себя некомфортно, но и порой не давая сосредоточиться на необходимых мелочах. И это вопреки тому, что в какой-нибудь другой момент – при отсутствии дисфункции мышц, пожалуй – мужчина явно определил бы для себя, что такое состояние позволит сосредоточиться и отвлечься от всего лишнего. Теперь можно было понять, что он ошибался.

Данте лишь промолчал в ответ, даже не пошевелившись. Только потому, что не мог – в ином случае, он бы коротко и спокойно кивнул, наверное, даже не глядя на своего собеседника, тогда как сейчас приходилось лишь неторопливо размышлять о возможных действиях. И многозначительно молчать, вкладывая в каждую секунду своего молчания какие-то довольно важные оттенки своих мыслей, своих размышлений. Норвежец опустил взгляд, не желая больше смотреть на Гина – не потому что боялся или не смог удерживать еще на нем взгляд – но лишь потому что не было желания этого делать.

Белые стены, красные глаза. Белая кожа, красная кровь. И вновь в сознании встают больничные стены, которые уходят ввысь, уносятся, чтобы окончиться отчего-то тяжелым белым потолком. Возникает небольшой интерес, из какого же материала может быть этот потолок, что ограничивает, что не дает увидеть голубое, словно лед его глаз, небо. По шее сзади снова неторопливым строем маршируют мурашки, хочется поморщиться – но это невозможно, потому что в этих больничных стенах… ты лишь пациент, которого запеленали в смирительную рубашку. Настолько, что любое движение остается лишь в планах, потому что тело неспособно его выполнить.

- История не терпит сослагательного наклонения, - задумчиво ответил норвежец спустя некоторое время молчания, так и не поднимая взгляда на Агнца, сидевшего напротив. Эта фраза говорит все. Данте ни во что не верит, ему просто все равно. История развивается так, как развивается, а поэтому нет смысла анализировать то, что не произошло. Какая теперь разница, как поступил бы Боец, если бы Гин просто попросил или потребовал, без какого бы то ни было физического вмешательства. И силового тоже. Вполне вероятно, что Данте и тогда бы не принял предложение, но… теперь с точностью сказать что-то невозможно. Слишком много есть факторов, которые могли бы повлиять и изменить то решение.

- Тебя так волнует то, что я буду делать дальше? – он бы вскинул сейчас брови, но это было не особо возможно, поэтому мужчина так и остался сидеть, лишь только поднял снова взгляд на Гина. Красные искорки мелькнули на дне голубых глаз, показывая явное недовольство Зверя, которое было словно отлично от самих эмоций норвежца, остававшегося в этом плане совершенно равнодушным. – Пока что ты не даешь мне никакого выбора, - он ответил спокойно и, если бы мог, то обязательно пожал бы плечами. – Я не вижу смысла в этом разговоре. – сейчас он сказал полную правду. Пока что разговор был совершенно бессмысленным – по крайней мере, с его точки зрения – и навевал невероятную тоску и скуку, заставляя даже отвлекаться и задумываться о чем-то совершенно отличным от данной ситуации, к которой так стремился вернуть его внимание Агнец.

Данте коротко хмыкнул, теперь прикрыв глаза ресницами. Со стороны могло показаться, что он заснул или даже мертв: он был настолько неподвижен, благодаря препарату, что закрытые глаза лишь подчеркнули данное сходство. Впрочем, это ощущение было обманчиво: несмотря на то что он не особо боялся за свою жизнь, убить его будет делом явно нелегким.

Силовой ошейник же продолжал давить, все так же неумолимо сжимаясь, тем самым заставляя несколько нервничать, несмотря на невозмутимый внешний вид. С одной стороны, исход был предопределен, ведь это Имя, что горело сейчас на шее, было откровенной слабиной, через которую точно ударит Агнец. Видимо, сейчас он был настроен на то, чтобы поболтать, показать насколько он превосходит всех остальных, презренных букашек. А потом красиво ударить по некрасивой точке… как забавно. Но при этом, с другой стороны, норвежцу было почти все равно, чем все закончится. И, кажется, это могло пугать больше всего.

Не только история терпит. И не только безмолвные твари терпят. Многие люди созданы для того, чтобы терпеть и не позволять иным слишком сильно расслабляться. Относил ли себя к таковым Данте, понять было трудно, но терпение у него было порой просто ангельское. Или же, с другой стороны, все можно было объяснить значительно проще. Ему было все равно. Конечно, такой подход звучит страшнее, потому что нет порой ничего страшнее безразличия, которое острым лезвием скользит по самому краю сознания.

Можно даже представить, это слепящее острое серое лезвие. Оно не черное и не белое, как можно было бы разделить сильную привлекательность и яростную ненависть, оно лишь хладнокровное и невозмутимое, как раскинувшийся перед глазами монолит океана. Океана в штиле. Ни единый фьорд не касался его поверхности своей рябью, отчего казалось, что она скована северными льдами. А может, она и была ими скована? Промерзшая и неподвижная почти до самого дна. Скорее всего, именно таким и было безразличие норвежца. Такое же монолитное и ледяное, оно зачастую задевало даже самых спокойных людей, что его окружали.

Он позволил говорить Гину, не перебивая его, не шевелясь. Неизвестно было с виду, слушал ли Данте или же погрузился в свои мысли настолько глубоко, что пропускал все сказанное мимо ушей. Спокойно расслабленный, он не выглядел совершенно как человек, который не может даже пошевелиться. Скорее, погруженный в глубокую задумчивость, он не видел смысла в лишних жестах и движениях, что только подчеркивало его некоторую отстраненность от внешнего мира. Но… неизвестно, казалось ли это лишь, или же было на самом деле. Потому что никак отреагировать на завершенный монолог красно-белого Агнца норвежец не соизволил, все так же оставаясь без движения. Даже шоколадные ресницы не дрогнули, не показывая даже, заметил ли он окончание этой весьма философского толка речи.

Но потом все-таки губы чуть дрогнули, почти еле ощутимо намекая на насмешку, которая отражалась в ледяных голубых глазах теперь, когда Данте посмотрел на Агнца. Где-то за границей, глубоко в сознании рычал и скалился Зверь, готовый в любую секунду вновь попытаться сорваться с цепи. Беснующийся, он скалил окрашенные розовой пеной клыки и натягивал до боли впивающуюся в шею цепь, словно не замечая этого. Ненависть, чужая ненависть глухой удушливой волной на мгновение мелькнула алым на дне голубых глаз, но после так же внезапно исчезла. Данте… вряд ли он ненавидел Гина. Вряд ли.

Еще одно прикосновение к Имени, Зверь все-таки глухо оскалился и рванулся на цепи, извиваясь и пытаясь острыми, словно бритва, клыками дотянуться до красно-белой лисицы, сидящей, кажется, так близко. Но резко одернутый, он подобрался, вздыбив шерсть. Это борьба внутри была уже настолько привычной, что норвежец даже не обратил на нее никакого внимания, лишь еле ощутимо поморщившись от неприятного покалывания в районе Имени, тут же довольно отстраненно укрепляя щиты, пусть нити силы и пустили уже там корни, словно плющ в скалы.

- Выбор есть всегда. – он произнес коротко и снова медленно, словно смакуя каждый повисший в воздухе звук, слетевший с его губ, - Я думаю, мой выбор будет очевиден. – Данте никогда не понимал, зачем нужно мусолить одну и ту же тему, если можно ограничиться короткими ответами и понятным решением. Это было похоже на риторическую игру, где актеры уже должны лишь произнести, даже и не особо правдоподобно, свои реплики, доиграть роли… потому что все давно написано и движется к логическому завершению. Конечно, такое логическое завершение не представлялось чем-то крайне приятным, но… если ничего нельзя было сделать, не было смысла и расстраиваться по этому поводу. Хотя… Данте и не расстраивался. Его просто… бесила такая глухая беспомощность в данном вопросе.

-  Если приказы логичны и обоснованны, они не встречают сопротивления. – короткий ответ на все сказанное, которое он принял к сведению. По крайней мере, он показал это красно-белому Агнцу, сидящему напротив и выдыхающему дым. Сейчас это весьма раздражало, поскольку Данте хотел курить уже весьма продолжительное время, но не мог этого сделать вследствие укола, которым наградил его Гин. И бесило, скорее, не нарастающее желание удовлетворить свою привычную потребность организма, сколько бессилие это сделать. Никто не говорил, что норвежец бросает курить.

Кажется, сейчас этот вопрос снова занимал его больше, чем вопрос о предстоящей Связи. В том, что она неизбежна, Данте уже убедился. Значит, оставалось лишь сглаживать углы и стремиться к более ровному сотрудничеству – никак иначе это нельзя было назвать – на наиболее выгодных для обеих сторон условиях. Хотя, конечно, в последнем он явно сомневался: Гин в первую очередь будет думать о себе, чем о том, кого он с искренностью предпочитает считать своей вещью.

Это напряжение можно было почувствовать легким вкусом горечи на губах. Напряжение, как свое, так и Агнца. Они еще не были заново связаны, все еще находилось в каком-то относительно шатком равновесии, временном перемирии, отличавшемся особенной неустойчивостью. Или это просто психика отличалась данным качеством? Впрочем, это было неважно. Казалось, что один неверный не то что шаг – вздох! – подтолкнет так тщательно выстраиваемую иллюзию мира рухнуть в ту же секунду. Тяжелые блоки размышлений, которые будут рушиться, не давая ни увернуться, ни закрыться чем бы то ни было. Никто, пожалуй, не знал, чем на самом деле могло все обернуться.

Данте напоминал сейчас себе человека, который идет то ли по зыбучим пескам, а то ли по заболоченной местности, где любой шаг может привести к необратимым последствиям. И теперь уже трудно представить, а могло ли быть все как-то иначе. Что было бы, если бы их встреча не произошла тогда? Что было бы… если бы не было всех тех событий, которые и привели к тому, что норвежец оказался в Токио? Если бы не было их… то были бы какие-то другие. Вот только этой красно-белой лисицы не было бы в том развитии событий. Ни этого Имени, почти вырезанного на шее и сейчас саднящего, словно его выжигали каленым железом, ни мелкой и почти незаметной дрожи по всему телу, видимо, появившейся во время отходняка после вколотого препарата, ни внезапно припавшего к земле и затихшего внутри Зверя, прижавшего уши и внимательно смотрящего сквозь лед голубых глаз.

- Продолжаешь, reven? – почти равнодушно спросил норвежец, имея в виду издевательства. Возможно, кто-то мог и не понять, о чем именно говорил Данте, особенно если рассматривать это оторванно от контекста, но Гин не мог не понять это. Потому что даже при разорванной Связи, даже находясь далеко, этот белоснежный и красноглазый лис прекрасно чувствовал и понимал его. Он просто знал, уверенно и точно.

И это не могло не напрягать.

Может быть, это могло бы даже вызывать легкое чувство то ли страха, а то ли просто опасения, но Данте все-таки данные ощущения были чужды. Что-то очень незаметное и не совсем ясное ворочалось внутри, заставляя Зверя брезгливо поджимать лапы, чуть морща нос и недоуменно сверкая алыми глазами. Вот уж кто… а Зверь, он не отказывал себе в удовольствии проявлять эмоции, будь то ярость, ужас или ненависть. Возможно, он был в этом плане значительно более искренним, чем сам норвежец, который уже довольно продолжительное время не просто не позволял себе никаких эмоций, но и не испытывал их. И поэтому это «странное» было ни с чем сейчас не сравнимо, необходимо было разобраться в самом себе… несмотря на то что он думал, что давно забросил это дело: внутри ведь и черт ногу сломит… а если не сломит, то станет обедом Зверя, контролировать которого уже вошло в привычку.

- Я помню, что наши понятия о логике и осмысленности разительно отличаются. – Данте произнес это негромко и невозмутимо, растягивая гласные, отчего создавалось некоторое впечатление о том, что голос звучит несколько самодовольно и насмешливо. Впрочем, это впечатление явно было обманчивым: он был, как никогда, серьезен и спокоен. И он действительно имел в виду то, что говорил, хотя вслед за этой фразой тянулась целая цепочка логических продолжений, которые должны были быть довольно ясны для Агнца. К примеру, фраза о том, что он прекрасно понимает, что в дальнейшем будет еще слишком много споров об этой логике, и что прийти к общему знаменателю будет не так уж и просто. А может, еще можно было бы добавить некоторое сожаление о насильно принятом решении, в чем он сам никогда себе не признается. Ни себе, ни, тем более, Жертве.

Норвежец на несколько секунд задержал дыхание, после чего медленно выдохнул, снова возвращаясь к мысли о том, что было бы неплохо покурить. Как это сделать сейчас, он не знал, поэтому было в этом какое-то небольшое мазохистское удовольствие, думать о курении и сигаретах. Самодовольство Гина он ощущал очень четко, словно бархатом проводили по коже, то ли лаская, то ли дразня. Это было слышно в его интонациях, читалось во всех фразах… и между ними. С одной стороны, Данте было искренне все равно, потому что жизнь ведь, по сути, состоит из побед и поражений, которые потом сотрутся из памяти, оставляя чистый белоснежный, словно кожа альбиноса, лист для дальнейших заслуг. Но с другой стороны, это раздражало. Раздражало тем, что он прекрасно понимал, кому принадлежит эта победа, в чем виноват он сам, лично. Такое бессилие не могло не оставить отпечаток на размышлениях, на дальнейшем поведении и восприятии. Теперь все будет иначе, этот резкий поворот в жизненном пути, за который отвечает только он сам, изменит все. Может, это звучит слишком странно и самоуверенно, но Данте считал, что окончательным проигрышем этот поворот не является, он несет в себе некоторые перспективы… и новые ограничения. Он еще не задумывался, что именно за ограничения это будут, но был твердо уверен, что без них Агнец не сможет обойтись.

Слова скользили, не находя никакого отклика внутри у норвежца. Кажется, даже Зверь успел заскучать, положив черную мохнатую голову на большие лапы и прикрывая тлеющие угольки глаз. Данте не видел никакого смысла отвечать на все, сказанное Гином, потому что не видел ни единого ценного зерна информации в его словах. Там было лишь самодовольство и нескрываемая гордость за свою собственную персону. Возможно, стоило было бы провести параллель с противником, который старательно пытается показать своему побежденному сопернику его место, убедить его в том, что вся игра была спланирована заранее, что поражение было лишь вопросом времени. В принципе, Данте это и так знал, а поэтому ему не нужны были эти слова. Более того, они даже не задевали его, потому что были в какой-то мере подтверждением того, что он и так знал. Они были отчасти правдой.

- Я понял. – он все-таки открыл глаза, чтобы спокойно и даже в некоторой степени отстраненно посмотреть на Агнца. Переход от самовлюбленной речи к делу было весьма внезапен, но нисколько не смутил или разочаровал норвежца, который по тону определил, когда уже можно нормально вслушиваться в речь сидящего напротив красноглазого лиса. В принципе, тут и говорить больше ничего не надо было, достаточно было всего одной фразы.

- Чужая песочница тем и привлекательна, что она чужая. И тем выгоднее мероприятие, чем оно рискованнее. – он произнес задумчиво, словно для себя, после чего снова чуть прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями, - Когда твоя дрянь перестанет действовать? Я хочу курить. – спокойно и ровно, просто констатируя факт и озвучивая то, что мучило его почти с самого начала разговора, когда он потерял возможность двигаться. – Что ты планируешь делать дальше? – он не стал уточнять, к каким именно дальнейшим действиям альбиноса это относилось. Но, пожалуй, норвежец был уверен, что Гин все поймет правильно. А вот ответит ли он на этот вопрос честно… было загадкой. И поэтому единственное, что оставалось – это ждать.