Я смотрю в темноту, я вижу огни,
Это значит, где-то здесь скрывается зверь.
Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль,
Все горит, все кипит, пылает огонь.
Я даже знаю, как болит у зверя в груди,
Он идет, он хрипит, мне знаком этот крик.
- От каждого человека можно что-то получить. – ровно, серьезно и как-то слишком задумчиво произнес норвежец. Нельзя сказать, чтобы он был манипулятором, но использовать людей он никогда не стеснялся. Никакие моральные убеждения не мешали ему сначала воспользоваться нужным человеком, а потом оставить его. Просто уйти из жизни, словно его никогда и не было.
Данте никогда не любил прощания. Даже тогда, когда умер его брат, самый близкий человек, он даже не пришел на похороны. Он не видел смысла в прощании, он был слишком погружен в свою боль, чтобы замечать что бы то ни было.
Это такое состояние, когда фантомные боли мучают больше, чем любая возможная физическая боль. Когда сердце, тогда еще бившееся ярко и страстно, забилось неровно и ломко, словно собиралось уйти вслед за единственным нужным человеком… а потом просто замедлилось, покрываясь этой ледяной коркой равнодушия. Если бы норвежца кто-нибудь увидел в детстве, то этот человек никогда бы не узнал его. Столь разительная перемена – большая смерть старшего брата повела за собой маленькую смерть младшего.
Стал ли тогда развиваться Зверь, в котором находили свой выход яркие эмоции, задушенные еще в зародыше, или же он продолжил бы формироваться, даже если бы его брат выжил? Ответа на этот вопрос Данте не знал. Как и не собирался задумываться над этим. Казалось, это было единственное место, столь незащищенное и болезненное у него. Ничто не могло бы вызвать сильнейшего отклика, пусть даже через ледяные стены похороненных воспоминаний.
Отчего норвежец сейчас вспомнил брата, нельзя сказать. Он давно уже не вспоминал и никогда не цеплялся за воспоминания, как это делал, к примеру, тот же самый Такуми. Он нашел в себе силы жить дальше, ища выход в своей ярости. Пусть даже и были попытки суицида, но в подростковом возрасте психика настолько нестабильна, что и менее страшные события в жизни могли бы привести к такой апатии и таким мыслям. Другой вопрос… кто смог бы выжить.
Наверное, это все-таки твоя жажда жизни, Beist*. Именно она не дала опуститься на самое дно. Именно она заставляла бороться за себя, отвоевывая каплю за каплей, чтобы утолить эту самую жажду. Ты тоже чувствуешь боль, ты знаешь обо всем, что могло бы тревожить меня, но ты не говоришь. Я чувствую твой огонь, как внутри закипает лава, не дающая тебе покоя. Ты скулишь, ты хрипишь, но ничего не можешь сделать.
Взгляд норвежца стал несколько более осмысленным, он плавно осадил Зверя, вновь забившегося на своей тяжелой цепи. Красные угли глаз отразились на дне расширенных зрачков, скрывая в себе эту боль и ярость, которая никогда бы не могла принадлежать человеку.
- Твой Ю-тян слаб. – коротко и ровно произнес Данте, переводя взгляд на Гина и качая головой. – Он умен, но слаб духом. – нельзя сказать, было ли это осуждением или просто личной констатацией факта. Нет, это точно не было личным. По сути, ему не было никакого дела до этого Бойца, пока тот не будет давать боевому отделу очередное дело… или пока не встретится в Системе.
- Зависит от того, как поставить вопрос. – после недолгого молчания произнес Данте, - Кто-то одинок, а кто-то может быть просто один. Разные вещи, - он был расслаблен и спокоен, а на лице его не отражалось ни единой эмоции. Сам для себя он не создавал категории, не относил себя ни к чему – нет смысла строить эти разделения, пытаться сравнить себя с другими людьми и распределиться в их строе. Он не был выше или ниже, он был просто вне. Люди приходили и уходили в его жизни, но никто не задерживался надолго. Волею судьбы, стечением обстоятельств или же просто по неумению взаимодействовать со столь безэмоциональным человеком. Нет, все-таки он не был один.
У меня всегда есть ты, Beist. И ты никогда не уйдешь, а потому даже если мне захочется насладиться истинным одиночеством… у меня не будет возможности это сделать. Впрочем, теперь и ты, reven, появился здесь. Endeløs.
Стоило ли пугаться своих дальнейших действий, стоило ли задумываться, искать в этом скрытый смысл или причинно-следственные связи… пожалуй, нет. На эти действия, кажется, что-то подтолкнуло, что до этого не давало покоя. Возможно, сущность Бойца все-таки требовала большего контакта со своим Агнцем, чем метр-полтора, которые стандартно оставались между ними. С другой стороны, обжегшись один раз в их первую встречу, на этой ненужной самоуверенности, второй раз был проработан на возможные ошибки. Впрочем… теперь уже было не так важно, ведь Имя на шее жгло.
«Мой». Я слышу это, Uendelig. Слишком ярко, слишком сильно, слишком опасно.
Буквы словно светились, раскаленным свинцом обжигая шею, но не принося боли или дискомфорта. Словно дорвавшись, они отзывались ярко и чутко, они кричали о себе. Жаждали прикосновений этих длинных белых пальцев, жаждали взгляда алых глаз этого лиса. Нет, все-таки норвежец не любил лисиц, слишком хитрых и лукавых. Двойное дно зачастую приносит проблемы.
Губы Гина не обжигали. Но волоски на загривке вновь почти по-звериному встали дыбом, превращаясь в поток мурашек вниз, вдоль позвоночника. И прикосновение холодных пальцев к щеке – от него на мгновение сводит зубы, настолько напряженно пока воспринимается такой покровительственный жест. И Зверь внутри вновь взвыл, рванувшись вперед, скаля страшную пасть, белые сахарные клыки, которые так сильно жаждут алой крови.
- Это – ненависть. Пальцы не дрожали. Как будто зашиваешь рубашку. – Данте размеренно, чуть растягивая гласные, проговорил почти то же самое, что говорил, зашивая проявлявшиеся буквы Имени. Стежок за стежком, слово за словом, мысль за мыслью. И сейчас, как будто вновь на кончиках пальцев яркая алая кровь, как будто вновь беснуется Зверь на дне ледяных глаз, а по телу разливается неестественное спокойствие, замораживающее спокойствие.
И вновь прикосновение губ к губам, не давая сказать что бы то ни было. Не нужен ответ, не нужны слова. Ничего не нужно, кроме этого незначительного контакта, от которого разливается по телу неестественное для него тепло. И это ощущение близости Силы, столь пьянящее любого Бойца, заставляющее терять голову и остатки разумности.
Разумность, но не самоконтроль.
Пальцы сжались на спинке стула до белизны костяшек, но сердце так и не сбилось со своего холодного и размеренного ритма. Раз. Два. Три.
* Зверь (норв.)
