Токио. Отражение.

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Токио. Отражение. » Наши воспоминания » Три дня


Три дня

Сообщений 21 страница 34 из 34

21

В каждом человеке изначально что-то заложено. Какие-то уникальные способности. И речь идет не о сакраментальном Свете и Тьме - нет, это что-то более приземленое. Например, кто-то с самого раннего детства умеет красиво говорить, кто-то рисует, кто-то музицирует. Постепенно развивая заложенные в себе навыки, люди становятся теми, кем они являются. Словно постепенно снимают замки с вложенной в свое нутро шкатулки. Шульдих был... невероятным. Если бы способность привлекать внимание оценивалась в том же эквиваленте что и игра на пианино, то Кроуфорд бы смело назвал его гением. Актеров, звезд шоу-бизнеса, моделей такому учат специально - умению подавать себя, правильным жестам, правильным движениям, словам. Словно записывают программы в биороботов, которые потом притворяются людьми. Шульдих был естественным.

- А до того, как я задал вопрос, сомнений в дальнейших действиях у тебя не было? - Брэд ухмыльнулся и проследил взглядом за беспокойными пальцами. Легкая ласка выворачивала наизнанку - это было похоже на изощреннейшую пытку. Ускользающие ощущения дразнили обещанием чего-то большего, яркие волосы жизнерадостно искрились в лучах утреннего солнца, яркие губы при разговоре складывались в различные фигуры. Он слушал фразы и смотрел на губы. Вот они растягиваются, словно улыбаясь, потом собираются вместе, приоткрываются и если присмотреться, то можно заметить мелькающий между зубами язык, вытягиваются в трубочку. Вид этих губ слишком отвлекает от мыслей, ведь он все еще помнит какие они на вкус. Брэд почти сдается - он понимает, что разговор не состоится до тех пор пока от секса его не начнет тошнить, в тот момент когда отпуская руку Шульдиха кладет ее на чужое колено, ведя вниз.
- Разве? - пальцы гладят выступающую косточку, сжимаются на лодыжке, забираясь под брючину и проходясь немного вверх, чтобы снова вернуться. Без предупреждения, неторопливо он поднимает ногу немца. Просто мимолетное желание. Такое же спонтанное, как и попытка сделать минет. Просто, вдруг оказалось, что он столько всего упустил и не сделал за тот срок, что они были вместе, а потом и за то время, что провели по отдельности, что отказывать себе не хочется. А действовать не поводу у мимолетных желаний так просто - он прижимает ступню к губам, - Мне казалось, что ты всегда старался избежать серьезных разговоров?

Поцеловать неожиданно нежную кожу на внутренней стороне и провести языком. Кожа смешная, в сетке мелких морщинок и складок, и кажется шершавой. Он держит ногу крепко, не давая ни одной возможности отстраниться, когда по очереди обсасывает пальцы.
- Герр Шульдих, - он принял игру с усмешкой. Ему всегда казалось ироничной выбранная немцем профессия. Особенно в контексте того, что на определенный момент совместного проживания с рыжим, ему и правда понадобился психоаналитик, - Понимаете, до недавнего времени были проблемы с определениями. Я не мог четко сформулировать свое чувство к одному человеку, - кожа была солоноватая и отдавала горчинкой. Брэд по очереди поддел каждый палец языком, оставил поцелуй на бугорке у большого пальца и снова спустился по ступне короткими прикосновениями, - Слишком много нюансов. В итоге, я принял определенное решение, и приехал его проверить, - прижимая ступню к своей щеке, он думает о том, насколько крепок стол, на котором сидит Шульдих, - Эти три дня проверка.
И он использует их полностью. В себе он был уверен, оставался только сам Шульдих. Раскрываться первым, подставляясь и не зная реального положения, было несусветной глупостью. Шульдих, которого он знал, был Шульдихом пятилетней давности. Новый был его точной копией, вот только... Все шаги в определенном направлении для Кроуфорда приравнивались самоубийству. Потому что если все затраты окажутся неоправданными... Он усилием отогнал от себя мысли.

- Я должен спросить у тебя... - рыжий везде и слишком близко. Чертов столик слишком близко - он почти упирается в него коленками. От Шульдиха идет тепло, хотя он сам болезненно бледный - взгляд цепляется за шрам на груди. Пятно, струп, метка. Прямо поверх этого белого, гладкого бельма он написал на нем свое Имя. Эта процедура всегда казалась ему нелепой - выжечь на чужой коже слово, словно ставишь клеймо. Так раньше делали с рабами и скотом. И как можно хотеть этого? Идти на это добровольно? Радоваться? Губы кривятся в саркастической улыбке. Кроуфорд осторожно ложит ладонь на грудь Шульдиха. Он чувствует, как бьется в ладонь его сердце и отвечает на прямой взгляд. И спрашивает совсем не то, что хотел спросить, - Если я предложу восстановить Связь, как ты на это посмотришь?

Одет: Брюки цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью расстегнута и выправленна из брюк. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

+2

22

Когда пятилетнему ребенку больно, он поднимает шум на весь свет. В десять лет он тихо всхлипывает. А когда вам исполняется лет пятнадцать, вы привыкаете зажимать себе рот руками, чтобы никто не слышал ни звука, и кричите безмолвно. Вы истекаете кровью, но этого никто не видит. Вы привыкаете к отравленным плодам, растущим на дереве вашей боли.©

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

+2

23

Он слишком расслабился.

С контролем всегда так - он должен быть постоянным, малейшее попустительство его ослабляет, и вот ты уже сам не заметил, как вместо четко распланированной жизни тебя ждет хаос, в котором предсказать что-то невозможно. Кроуфорд вообще не понимал, как можно жить так, как жил Шульдих - все эти прелести непредвиденных ситуаций, поворотные моменты, казусы... Рыжий постоянно влипал в неприятности. Он всегда решал его проблемы. Это был симбиоз, идеальный тандем. Шульдих получал свой заряд адреналина, Кроуфорд возможность брать ситуацию в свои руки. Непредвиденные вероятности для одного, абсолютный контроль для другого. Кроуфорд давал немцу стабильность, которую тот не мог обеспечить себе сам, а Шульдих приносил в его жизнь элемент игры - тот самый небольшой, недостающий пазл, без которого его мир переставал быть идеально сбалансированной системой. И потом, как не хотелось себе в этом признаваться, это было весело. Интересно, возбуждающе - а получится ли на этот раз? Принять вызов. Справиться с ситуацией. Взять под контроль. Три кита на которых держался его мир.

Но он расслабился.

Увлекся предложенной игрой. Она была чувственной - в прикосновениях, тяжелом дыхании, вкусе чужой кожи. Прелюдия к сексу с логическим завершением. Это было предсказуемо - он уже думал о том, что будет удобней - перетянуть рыжего к себе на колени, попробовать на прочность его журнальный столик или все же плюнуть на все и дойти до постели? Последний вариант таил в себе угрозу. Хотя бы потому, что в постели секс переставал быть сексом, превращаясь во что-то долгоиграющее. И Он откровенно боялся признаний и слов, которые мог услышать в одной постели с Шульдихом. Потому что легко мог на них ответить. Такими же признаниями и словами. И это было бы несусветной глупостью. Собственный вопрос и душевные метания были глупостью. Он сомневался в Шульдихе? Или рыжий изменил к нему свое отношение? Собственный идиотизм поражал. Как можно было задаваться подобными вопросами, когда ответ на них он получил, не успев зайти в квартиру. Этот взгляд - удивление, бешеная радость, боль, надежда. Шульдих постоянно повторял "я люблю тебя". Так часто, что это вошло в привычку, начало раздражать, стало банальным. И именно поэтому встало под сомнение. В его, Кроуфорда понимании, такие вещи нельзя было говорить просто так. Даже признавая за собой определенные желания, он не торопился их озвучивать и тем более не торопился привязывать их к каким-то чувствам. Он не был азартен, его мир был сбалансирован. Именно поэтому, он пропустил тот момент, когда перегнул палку.

- Шульдих? - он что-то сделал не так. А думать, что именно не было времени, а точнее было катастрофически поздно. Этот пустой взгляд со зрачком, что занимает всю радужку, был ему хорошо знаком. После него начиналась дрожь, за ней следовали судороги, а потом немец впадал в абсолютно невменяемое состояние. Это была истерика. Вызванная паническим страхом. Он уже видел такое - каждый раз в аэропорту и один - когда к ним в дом пришел отец Шульдиха. Это было плохо.
Однако гадать долго не пришлось. Ответ на вопрос "в чем дело" не замедлил себя ждать.
- Вот значит как? - светлый взгляд зло сощурился. Когда немец рванулся из его рук, Оракул не стал его ловить или удерживать. Он даже не попытался, потому что знал, что это сейчас бесполезно - любое прикосновение немец воспримет как враждебное. Пощечина тоже не решит дело, а точнее будет худшим из того что Брэд вообще может сейчас сделать. "Черт, Шульдих, как же с тобой сложно!" Занимающуюся в груди ярость американец пресек в корне, заставив себя сконцентрироваться на том, что говорил Шульдих. А это было тяжело. Так взгда бывает - когда то, о чем только догадываешься, тебе бросают в лицо. Но он не перебивал, давая выговориться, приняв решение дослушать до конца. Это было похоже на изящные пинки по печени - каждое слово отдавалось чем-то больным и нехорошим. Это было подозрительно похоже на стыд и чувство вины. Это будило воспоминания, поднимало со дна осевшую было грязь, возвращало в то время, когда...

- Прекрати, - он мягко взял безвольно висящую руку, перевернул ее ладонью к верху. Погладил запястье, прослеживая линии на коже. У него не было четкого плана того, что он будет делать дальше. Выскажет Шульдиху все то, что думал о нем те пять лет, что они жили вместе, скажет какой ценой ему давались все его гулянки, или может быть расскажет как лег в больницу по приезду в Японию из-за того, что после разрыва  Связи не мог даже спать из-за накрывающей беспричинной паники и желания сесть на первый попавшийся рейс и вернуться... Он не расскажет все это, потому что он не Шульдих. У него нет привычки выворачиваться на изнанку перед кем-либо, у него не бывает истерик и он всегда знает что делать. Кроуфорд прямо смотрел в глаза напротив и думал о собственном идиотизме. Все ответы на интересующие его вопросы были написаны там - он видел их, он мог прочитать их давно, но был идиотом, который предпочел закрыть глаза на очевидное. Кроуфорд протянул руку и заправил за ухо длинную рыжую прядь, провел открытой ладонью по шее, сжал плечо и потянул к себе, заставляя наклонится ближе - глаза к глазам, губы к губам. Он обнял одной рукой худые плечи, гладя по спине в извечногм жесте успокоения. Короткая истерика расставила все по местам. Смешно, но именно хаос привел к балансу...

- Ты замерз. У тебя холодная кожа, - вышло очень тихо и рассеяно.

- Я могу сказать, что ты во всем прав. И я действительно последний мудак. А еще могу сказать, что ты не лучше, и действительно был малолетней шлюхой, - Брэд выпутал пальцы из жесткой рыжей гривы, и взял немца за подбородок, заставляя смотреть на себя. - Я могу сказать еще много всего. Но предпочитаю опустить это все и перейти сразу к главному, - короткий вздох, во время которого он набрал больше кислорода в воздухе и задержал дыхание, был почти незаметен. Но только для того, кто его не знал, - Я люблю тебя. И я приехал к тебе только затем, чтобы это сказать.

"Ну вот и все, Алиса" - мрачно улыбнулся про себя Брэд, смотря в глаза напротив, - "Ты прыгнула в свою кроличью нору."

Одет: Брюки цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью расстегнута и выправленна из брюк. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

+2

24

Если кто-то спасает тебе жизнь, он будет любить тебя вечно. ©

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

+2

25

Одет: Брюки цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью расстегнута и выправленна из брюк. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

Отредактировано Brad Сrаwford (2011-05-26 10:56:16)

+1

26

Каждому из нас выпадает шанс стать козлом отпущения. Взять вину на себя.©

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

Отредактировано Schuldig (2011-06-11 09:00:18)

+1

27

Одет: Брюки цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью расстегнута и выправленна из брюк. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома пополам со злостью. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

+2

28

Всем было бы лучше, если бы люди больше любили и меньше болтали.©

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

Отредактировано Schuldig (2011-06-12 10:58:17)

+2

29

Одет: Брюки цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью расстегнута и выправлена из брюк. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома пополам со злостью. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

Отредактировано Brad Сrаwford (2011-06-18 06:00:02)

0

30

— Ева, бывает, тебя тащат за волосы, а ты радуешься. Странно устроен человек. Тебя тащат за волосы по горам и долинам, а если кто спросит, что случилось, ты ответишь вне себя от восторга: «Меня тащат за волосы!» И если спросят: «Помочь тебе, освободить?» — ты ответишь: «Нет». А если спросят: «Смотри, выдержишь ли?» — ты ответишь: «Да, выдержу, потому, что люблю руку, которая тащит меня…»©

Время тянется, как жевательная резинка, прилипшая к горячему асфальту - липко и мерзко, вызывая явное желание отодрать её от подошвы одним резким движением, не прикасаясь руками, не глядя на изгаженную обувь и не чувствуя мягкий комок при каждом шаге, чтобы не возникало ощущения, словно ни одна, а сотни и тысячи резинок раскиданы на его пути, и каждая из них символизирует какой-то момент времени, и каждая, растаяв на горячем асфальте, тянется и крепко липнет к подошве.
"Зачем он мне это говорит? Зачем? "- он слышит быстрые удары собственного сердца, гулко отдающиеся в голове. Пять лет назад Кроуфорд мог погибнуть при перелете в Японию. Если бы это случилось, они бы никогда не начали переписываться, не разговорили бы, не встретились. Умер бы от этого Шульдих? Страдал бы сильнее? Нет. Он бы остался жив, уверенный, что Брэд просто конченный мудак, который использовал его и бросил, когда необходимость в нём исчерпалась. Он бы остался жив, не имея никакой возможности быть с Кроуфордом. Он возможно, никогда бы не узнал, что этой возможности нет, и каждый день не надеялся, но ждал, что Брэд снова появится в его жизни.
Шульдиху хочется подумать «слава богу, что он жив», но вместо этого его охватывает холодная, липкая паника – если бы Кроуфорду не повезло, если бы Николас узнал об этом, чтобы он с собой сделал? Смог бы он это пережить? Смог бы, убив ещё одного важного для себя человека, жить спокойно дальше?  Вместо того чтобы думать «слава богу, что он жив», Шульдих тонул в мысли, что разрушает всё, чего касается. Если Коуфорд пытался своими словами вызвать чувство вины, у него это вышло.

Шульдих прикрыл глаза, позволяя своим рукам спокойно сползти вдоль боков Кроуфорда. Ему не нравится необходимость быть чем-то острым и ломким, но рядом с Брэдом всегда получалось именно так. Рядом с ним, его нервы всегда были предельно оголены. Он никогда не чувствовал себя в безопасности рядом с Кроуфордом, но почему-то ему всегда было с ним с ним спокойно. Когда-то Шульдих считал, что этого ему будет достаточно - чувства близости, от которого американца не воротит. Когда-то этого ему действительно хватало, и он был счастлив. Теперь ему нужно большее. Теперь он хочет стать для Кроуфорда чем-то полноценным - партнером, напарником, любовником  может быть даже другом.
Прислушиваясь к ударам сердца Брэда, он какое-то время молчал.

- Я рад, - проговорил Шульдих, не замечая то, как сильно сжимает собственную руку в кулак. - Я думал ты машина, а ты всё-таки оказался человеком. Хотя и порядочным тормозом. Что ты добивался, рассказав мне об этом сейчас? Думал, я начну убиваться, потому что ты из-за разрыва Связи едва не скопытился? И не мечтай! Ты это заслужил! Ты хоть представлял, что я чувствую... чувствовал?! Хоть знал, как...  - последнее Шульдих проглотил, прикусывая язык. Такое чувство, что он по-прежнему остался подростком – вспыльчивым и импульсивным. Само смешное, что таким он в большей степени был только с Кроуфордом, потому что на него не действовали ни уловки рыжего, ни расчеты.
- Где нужно подписать, чтобы ты прекратил задавать мне глупые вопросы?! - раздраженно бросил рыжий, неохотно отстраняясь, чтобы усесться на диване и посмотреть прямо в глаза. - Я же уже всё сказал. Неужели так сложно понять правильно?! - в отличие от Кроуфорда, он никогда не любил что-то абсолютное, неизменное, постоянное. Не любил реплики, слова и фразы, не дающие возможности трактовать их по-разному. Потому что иначе тогда, много лет назад, у него бы не осталось никакой надежды. – Если ты мне предложишь восстановить Связь, я соглашусь при условии, если ты не будешь её разрывать. Я соглашусь, даже если узнаю, что ты собираешься разорвать её сегодня, завтра или через несколько лет, но не собираюсь переживать этот разрыв. Так понятней? – серьезность слов была скрашена насмешливостью тона. В действительности, несмотря на страх, на это было не трудно решиться.

«Когда-нибудь, я хочу снова услышать, что ты любишь меня, но не сейчас, когда у нас есть три «проверочных» дня. Я хочу, чтобы эти слова были брошены невзначай, как предложение выпить кофе. Я хочу, чтобы ты это сказал мне, прикуривая мою сигарету, занимаясь со мной сексом или просто выходя из дома. Я хочу, чтобы эти слова, обращенные ко мне, стали для тебя обыденностью, чтобы ты привык к ним, чтобы они вылетали по каждому поводу. Я знаю, что хочу невозможного. Знаю, что ты считаешь, будто каждый раз говоря их вслух, обесцениваешь их смысл, что они приедаются и совсем не отражают чувств. Но на самом деле, это совсем не так. На самом деле, чувства не пропадают, если говорить о них, но говоря о них, мы ценим каждое мгновение».

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

Отредактировано Schuldig (2011-07-09 10:54:58)

+2

31

Время отведенное на нежность истекает. Интенсивность выражения эмоций достигла своего предела - даже если он минуту назад вывернулся наизнанку, даже если рыжая самодовольная сука наконец-то получила свое вытребованное внимание, он не собирается и дальше идти на поводу, окончательно скатываясь в неадекватный маразм сцены, которая из приятной прелюдии к сексу с последующим спокойным обсуждение отношений двух взрослых людей, стремительно превращается в романс по-итальянски. То есть, чем больше криков, ругани и пощечин - тем лучше. Политику итальянцев "не поссоришься, не помиришься" Кроуфорд не одобрял. Как и любые бесхозные траты. В данном случае - это были траты нервных клеток. Пора расставить приоритеты.
Кроуфорду не нравится засевшее в районе зоба чувство. Не ком в горле, не резкое покалывание сердца. А словно он проглотил ежа. И он встал у него поперек горла. Комментарий Шульдиха наводит на далеко не радужные мысли. Похоже, он перегнул планку с откровенностью. Расслабился, расклеился. На детальное анализирование собственного поведения в предыдущие пятнадцать минут не хватает смелости - потому что даже по предварительным данным и поверхностным воспоминаниям, он недалеко ушел от Шульдиха. Нет, он был в курсе, что глупость заразна, но вот подхватить от бывшего любовника истеричную инфантильность не ожидал. От собственной слабины передергивает и американец отстраняется.
Его пальцы все еще лежат на рыжем затылке. Руки Шульдиха все еще гладят его бока, вызывая приятные мурашки у основания позвоночника. Между ними навскидку меньше двадцати сантиметров. Кроуфорд отмеряет расстояние на глаз - разметка той линии, где заканчивается его личное пространство и начинается Шульдих. Кроуфорд внимательно смотрит в глаза немца и неожиданно чувствует себя хозяином положения. Понимает всю идиотичность ситуации и собственный кретинизм. Он задавал вопросы и рассчитывал получить на них ответы? Для чего вообще? Люди обожают задавать вопросы, и им очень нравится получать на них ответы. Это и простое любопытство, это поиск информации, это неуемная жажда знать все и про все на свете. Люди задают вопросы, забывая порой о том, что на некоторые просто не существует ответа. И забывая о том, что есть такие вопросы, ответа на которые лучше не знать. Ты спрашиваешь, спрашиваешь, спрашиваешь... Добиваешься ответа, требуешь свою правду. А когда получаешь ее - не знаешь куда ее деть.
Он не добился ответа, которого хотел, зато получил кучу Правды. Столь, что хватит на целый товарный состав. И с которой очень хотелось послать Шульдиха на хер, приложить о стену и переспросить еще раз. Он признался, мать его, в любви. То есть, с чем-то таком абстрактном и мутном, о чем он даже не имел представления. В его понимании это нельзя было назвать любовью. Оно не подходило под общественное определение, оно не вписывалось ни в одну психологическую концепцию. Просто он не мог логически объяснить некоторые мотивы своих действий и принятых решений. На примере сегодняшней выходки в офисе, когда он вместо обеда отправился в аэропорт. Он сказал так, только потому, что это была приемлемая модель, потому что она бы все объяснила для немца, который казалось жил одними эмоциями, и который придавал всему подобному очень большое значение.
- Не представлял. Мне не было до этого дела, - пожимает он плечами и убирает с себя руки. Улыбается немного зло и молчит о том, что ему и сейчас нет особого дела до тонкостей ранимой шульдиховской натуры и его душевных метаний. Раздражение все еще тлеет, он не собирается спускать Шульдиху просто так устроенную сцену. Но спросит за нее позже. На столике остались его сигареты. Он прикуривает, и затягиваясь не смотрит на немца.
- Я добиваюсь ясности, чтобы знать, ради чего рискую, - никотин расслабляет ровно настолько, чтобы скованность восприятия, заклинившегося на воспоминаниях о собственном поведении, отпустила. Чувства чувствами, но то в каком положении Шульдих держит руки - заводит. Длинные фаланги пальцев, острые узлы суставов, худые запястья с выпирающими пястными косточками. Ему сложно подобрать часы, поэтому браслеты всегда подгонялись на заказ. Он просто держит руки, но создается впечатление, что они у него переломаны.
- Это может не понадобиться. Сейчас. Мне нужно кое в чем убедиться. Ты это понимаешь? - сигарета находит конец своего пути в пепельнице. Чтобы затушить окурок, Кроуфорд наклоняет, встречаясь взглядом с немцем. Взгляд не длиться слишком долго. Кроуфорд опирается рукой на спинку, второй притягивая к себе немца для поцелуя. Снова вплетает пальцы в волосы, сильно оттягивая их назад, заставляя поднять голову и целует жестко, сразу навязывая темп. У Шульдиха подвижный, яркий рот, а губы мягкие, теплые. Безвольно-поддатливые. Кроуфорд углубляет поцелуй, подтягивая рыжего еще ближе к себе. К черту двадцать сантиметров, границы и личные пространства. Он прилетел в Мюнхен не потому, что жить не может без Шульдиха. А потому что нездоровое возбуждение не снималось, а только становилось сильнее, ярче, болезненней. И не проходило.

Одет: Деловая двойка цвета "марроканская ночь", бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сонная истома пополам со злостью. Сухость во рту. Очки сняты, волосы растрепанны.

0

32

В жизни, как под дождём — наступает момент, когда тебе уже всё равно.©

Сложно поверить, но люди способны обрастать чешуей. Каждое слово, любая неуверенность или сильное напряжение оставляют свой след - метку, шрам, кровоточащую и зудящую язву, отвратительную и пахнущую гнилью. Защищая себя, человек пытается закрыться от мира, как от какой-то угрозы, но мир всё равно взаимодействует с человеком до тех пор, пока его тело полностью не покроется шелушащейся бронёй и тогда человек с ужасом понимает, что перестал быть человеком и стал чудовищем, изгоем, уродом, на которого мир косится с отвращением и жалостью, и тогда человек понимает, что ему нужен мир, прикосновения, взгляды и немного тепла. Человек хочет открыться миру, но под своей тяжелой и болезненной бронёй он гниёт, выбитый из круга жизни, словно какой-то мертвец, волей насмешника-некроманта поднятый с могилы.
Человек от злобы, насмешек, предательства, боли, обиды, неудач способен покрыться чешуей. Таким образом, он пытается сказать, что ему нужна защита. Его уродство - это безмолвный крик о помощи. Его уродство - это защита от мира и попытка обратить на себя внимание. Его уродство не страшно, несмотря на покрытую коростами кожу. Оно честное и непосредственное, как ребенок, впервые выбравшийся на улицу.
Гораздо хуже, когда уродство, оставляя снаружи красоту телесной оболочки, прячется внутри. Оно также кровоточит и пахнет тухляком, но не просит о помощи, а пожирает всё, что может привлечь красотой формы. Такое уродство никогда не сможет посмотреть на себя со стороны и ужаснуться. Это уродство человека, открытого для мира, но закрытого от себя.

- Я бы удивился, если бы было иначе, - усмехнулся рыжий, пожимая худыми плечами. В конечном итоге, не так важно, что говорил Кроуфорд. Его слова не задевали. По крайней мере, именно в этом убеждал себя Шульдих, усилием воли разжимая судорожно сжатые пальцы. Не так важно, что к американцу снова вернулся этот надменный тон и полная уверенность в себе. В конце концов, он остался таким, каким был. Возможно, всё остальное - всего лишь временное помешательство, как со стороны Кроуфорда, так и с его стороны. Возможно.
Шульдиху не было дела до того, насколько искренним он был перед американцем, пока ему, так или иначе, удавалось добиться своего. Именно таким его воспитали.

- Добился? - темно-рыжая бровь изломанно приподнялась вверх, подчеркивая некогда глубокий шрам. Шульдих, в отличие от многих, понимал, что уродлив, хотя его уродство не проступало коростами на светлой кожи и не портило никаким-то иным способом физическую привлекательность оболочки рыжего. Оно скрывалось за косым изгибом полных губ, за глубоким взглядом синих глаз, за лохмами его волос, медленно отравляло немца и убивало всех, кто был ему когда-либо дорог. Возможно, как думал иногда Шульдих, находясь в угаре или бреду, Кроуфорд нужен был ему только потому, что был в разы более уродливым и опасным. Наверное, гладя его кожу и ловя губами его губы, рыжий мечтал о том, чтобы когда-нибудь уродство Кроуфорда его уничтожило и осталась бы только красота, напоминавшая о матери.
Впрочем, он никогда не озвучивал эти мысли вслух. Как и многие другие, они задерживались в его голове только для того, чтобы быть использованными в нужный момент. Шульдих хорошо владел своим языком, был проницательным и даже чутким. Он был манипулятором, мог менять своё мнение и настроение в зависимости от того, насколько сильно ему нужно задеть своего собеседника, мог уничтожать людей словами и не верил в искренность своих мыслей, насколько бы убедительными они не были. В конце концов, Шульдих давным-давно забыл то, каким он являлся на самом деле. Иногда он думал, осталось ли что-нибудь от него настоящего за всеми этими улыбками?

- А что если я скажу, что мне нет до этого дела? – усмехнулся Шульдих, который, на самом деле, редко думал вообще и о любви в частности. Доказав себе, что может жить без Кроуфорда он был удовлетворен. Ему не нужно было видеть его каждый день. Он вполне довольствовался разговорами по сети и возможно был бы в разы более счастлив, если бы их не было. Эта мысль иногда возникала у рыжего. Сначала тихая и робкая, она занимала всё больше и больше места в его голове. Шульдих не умер без Кроуфорда, не скатился в наркоту или пьянство. Он нашел работу, которая приносила ему заработок, полностью покрывающий его нужды. Он жил собственной жизнью, встречаясь без оглядки с теми, кто привлекал его. Он был свободен впервые за всю свою жизнь и эта свобода кружила ему голову. Она приносила ему удовольствие и удовлетворение, но не делала его счастливым.
Иногда рыжий удивлялся, почему, несмотря на сидящее в мозгу желание вернуться к наркоте, он всё ещё этого не сделал. Его сила воли не стала больше, а любовь к наслаждениям и лёгкой жизни слабее, он просто нашёл тот наркотик, который вставлял его больше всего, и имя этому наркотику было Брэд Кроуфорд - гомофоб и сноб, жадный и жестокий мудак, кинувший его пять лет назад, человек, сводящий Шульдиха с ума.
- Не важно, понимаю я или нет. Ведь моё понимание или его отсутствие ничего не меняет. Так? - от одного взгляда американца у рыжего пробегали мурашки и тяжелело на уровне паха. Возможно, когда-нибудь ему надоест эта бесконечная жажда секса Кроуфордом. Возможно, когда-нибудь его желание будет удовлетворено полностью и он сможет жить без оглядки на американца. Но сейчас Шульдих хотел только одного. И имя ему было Брэд Кроуфорд. - Мне всё равно, - то ли сказал, то ли подумал рыжий, позволяя утянуть себя в поцелуй. В этом было совсем немного от правды - он был слишком пьян от алкоголя и Кроуфорда, чтобы задумываться о чём-то изначально находящемся выше его понимания.

одет: джинсы на голое тело, на них разлившееся пятно кофе
состояние: следы истерики, волосы распущены, взъерошенны, глаза шалые, лихорадочный румянец на щеках

+1

33

Одет: Очки в тонкой металлической оправе - прямоугольные стекла с чуть скругленными краями. Деловой костюм двойка цвета "марроканская ночь" (только брюки). Бледно-лиловая рубашка из хлопка с вискозной нитью. Темно-синий галстук из шелка; рисунок - тонкие частые полоски белого, алого и сиреневого цвета. Закреплен булавкой из платины с анаграммой. Черные туфли с острым носом.
Состояние: Сексуальное возбуждение.

+1

34

Что бы ни случилось завтра, у нас есть еще сегодня, запомни это…©

Время: утро следующего дня
Не одет.
Состояние: сонно-сексуальное, голоден.

0


Вы здесь » Токио. Отражение. » Наши воспоминания » Три дня